Книга «Гласность» и свобода - Сергей Иванович Григорьянц

А дальше их судьба (часто трагическая) зависела от многих сложных обстоятельств, но уж никак не от их психического здоровья.

Чудовищное открытие журнала «Гласность», что в Советском Союзе бесспорными преступниками были не только несколько десятков психиатров, поставивших ложные или двусмысленные диагнозы нескольким десяткам политических противников власти, но тысячи врачей, а их жертвами были едва ли не сотни тысяч человек – около миллиона было снято с необоснованного психиатрического надзора (умеренная цифра в сравнении с заключенными в лагерях и тюрьмах) – так поразило членов и Американской и Международной ассоциации психиатров и французских «Врачей без границ», что они начали присылать своих специалистов, чтобы провести амбулаторный прием людей, вырвавшихся из «психушек». «Гласность» это поставило в очень трудное положение. Во-первых, среди нас не было ни одного врача; во-вторых, приезжавшие врачи вынуждены были вести осмотр и опрос мнимых больных все в той же микроскопической квартирке Кирилла; в-третьих, нам не удавалось ни от одного профессионала получить помощь. Из тех, кто раньше занимался «карательной психиатрией» в СССР Анатолий Корягин уехал в Швейцарию; Александр Подрабинек делал вид, что все это его не касается; живший в Киеве Глузман возглавил украинскую Хельсинкскую группу и больше всего был озабочен тем, чтобы не ухудшить своих отношений с киевскими властями. В Москве Юрий Савенко создал Независимую психиатрическую ассоциацию (она замечательно работает до сих пор), но тогда она еще была мало известна в мире и все шли к нам. К тому же приходилось бороться с парой тут же созданных КГБ психиатрических ассоциаций, которые распространяли лживую информацию. Да еще Сквирский – бывший коллега Волохонского по СМОТу11, а теперь, конечно, член «Демсоюза» тоже знал многих таких людей и направлял для освидетельствования в «Гласность», но при этом, как внезапно выяснилось, брал с них за это деньги.

И тут Билл Келлер – корреспондент «Нью-Йорк Таймс» в Москве, который перед моим освобождением написал целый разворот обо мне в газете, заказал мне от имени редакции статью о советской психиатрии. Конечно, не будучи специалистом, я не мог написать серьезную статью, к тому же среди десятков советских проблем, которыми «Гласности» приходилось заниматься, психиатрия не находилась на первом месте, но отказаться, не написать об этом было невозможно. К счастью, объем статьи был невелик, и вскоре я отдал Биллу четыре странички под жестким названием «Убийцы в белых халатах».

Статья вызвала довольно большой интерес, была перепечатана многими изданиями и распространена «Ассошиэйтед Пресс». В Париже она появилась в английской «Интернейшнл геральд трибьюн» и в «Либерасьон». Прошли месяц или полтора, и я был вызван в прокуратуру Кунцевского района, где мне объявили, что по заявлению академика Г. В. Морозова – директора института имени Сербского («Серпов»), которого я упоминал в статье, в отношении меня и газеты «Либерасьон» (по-видимому, как наиболее слабого противника) возбуждено уголовное дело о клевете.

Этого, конечно, можно было ожидать, но вот то, что выяснилось потом, повергало меня в совершенное изумление. Оказалось, что в перестроечном Советском Союзе я не могу найти ни одного адвоката, который бы осмелился меня защищать. При советской власти для сидящих в тюрьме диссидентов (в том числе и для меня) адвокаты находились, а в либеральную эпоху Горбачева их нет. Софья Васильевна Каллистратова, конечно, не отказалась бы, но она тяжело болела. Защищавший Алика Гинзбурга Борис Андреевич Золотухин, когда-то исключенный за это из коллегии адвокатов, к тому времени известный перестроечный деятель и даже депутат Верховного Совета, отказался категорически. Кто-то мне потом объяснил, что Борис Андреевич рассчитывает стать председателем коллегии адвокатов и понимает, что моя защита ему повредит. Не знаю, правда ли это. После довольно напряженных поисков Дина Каминская, жившая к тому времени в Нью-Йорке, предложила мне стать ее подзащитным. Я, конечно, согласился и был ей очень благодарен, но оставалось неясным, впустят ли ее в Советский Союз и допустят ли в качестве адвоката в советский суд.

Впрочем, до этого не дошло. Обсудив все с Келлером, я написал заявление о том, что статья мне заказана «Нью-Йорк Таймс», я не понимаю при чем тут «Либерасьон», и на следующий прием к прокурору пришел не только вместе с Биллом, но еще и с большой стопкой книг на разных языках, изданных в разных странах, о советской психиатрии и заслугах академика Морозова.

– У вас другая специальность и, возбуждая в отношении меня уголовное дело, вы, вероятно, не знали, что академик Морозов широко известен в мире, и, кроме моей статьи, упоминается по крайней мере в полутора десятках различных профессиональных исследований, – сказал я прокурору.

– Хорошо, я ознакомлюсь и подумаю, – сказал прокурор, а через неделю я получил письменное извещение, что дело прекращено, так как академик Морозов забрал свое заявление. Судиться с «Нью-Йорк Таймс» им явно не хотелось.

Первый опыт военного положения в СССР и наш арест в Армении

В восемьдесят седьмом году произошла первая из пяти или шести попыток со мной договориться. Очередной пришедший в «Гласность» посетитель сказал, что у подъезда стоят какие-то странные машины. Откуда они, было очевидно, и Ася Лащивер, которой нужно было куда-то торопиться, выпрыгнула в окно с другой стороны дома – квартира Кирилла была на первом этаже. Потом не выдержал один из посетителей – молодой человек, отсидевший срок по делу «социалистов», к которому все это явно не относилось. В окно мы увидели, что его тут же подхватили под руки. Спасать его пошла Нина Петровна Лисовская, но стало ясно, что ее тоже схватили. Делать было нечего и хотя мне очень не хотелось (я чувствовал, что выманивают меня) – пришлось идти выручать Нину Петровну. Как только я вышел, меня подхватили двое дюжих молодых людей, крепко ударили по затылку и посадили между собой на заднее сидение «жигулей».

Привезли в какой-то «опорный пункт» на Петровке, где два хорошо одетых молодых человека сказали, что хотели бы со мной поговорить. Я спросил:

– Кто вы?

– Ну, какое имеют значение наши имена. Считайте, что мы историки.

– Я не разговариваю с людьми, с которыми не знаком и которые меня к себе привозят насильно.

– Что вы, Сергей Иванович, вы же все понимаете и никуда не можете отсюда уйти.

– Ну что ж, о незаконном задержании завтра напишу в прокуратуру, а пока посплю – приходиться много работать, – завернувшись с головой в дубленку, улегся на деревянный топчан, на который меня посадили.

Около получаса сквозь дубленку слышал их уговоры:

– Как вы не понимаете, Сергей Иванович, что мы с вами делаем одно дело – партия поручила нашему комитету